Поцелуй смерти [Litres] - Лорел Гамильтон

Никки стал снимать бекон со сковородки щипцами. С виду бекон был отлично прожарен, как я и люблю. Глянув на меня, Никки сказал:

– Завтрак почти готов.

Джина и Зик поздоровались, ребенок засмеялся – забулькал, как бывает только у младенцев-мальчиков. Девочки, кажется, никогда так не смеются.

Я сказала всем «привет», но пошла к Натэниелу, встретилась с ним посреди кухни. Он швырнул перчатки на кухонный островок и двинулся ко мне своей сексуально-покачивающейся походкой, как на сцене, когда покачивание изящных бедер заставляет посетительниц «Запретного плода» визжать от восторга. Только сейчас представление это было для меня, и всерьез, а не понарошку. Трудно объяснить, в чем разница, но она есть. Может быть, в том, что бывает следом.

Я улыбнулась ему, он мне. Лавандовые глаза стали темнее, и не только от лилового фартука, покрывавшего голую грудь. Глаза у него выражали настроение: более сочный цвет означал, что Натэниел счастлив, но по-настоящему лиловые темные глаза выражали гнев. Примерно через месяц будет уже три года вместе, и я знаю его лицо как свое собственное, если не лучше. Потому что в свое лицо я не особо всматриваюсь. Улыбался он мне так, как никогда не улыбается в клубе. Эта улыбка наполняла его глаза… да, любовью. Глаза, лицо – они выражали, что он любит меня, и я знала, что мое лицо отражало то же самое, как вода отражает солнце слепящей игрой радостного света.

Я скользнула руками вокруг его талии, запустила их под грубую ткань фартука, к гладкой мускулистой неровности обнаженной талии и спины. Как же хорошо, как это было сильно, я не могла не закрыть глаза на секунду. А он притянул меня к себе, и мы соприкоснулись от груди до чресл. Он не прижимал меня, только прикасался, и чтобы понять, что он и правда рад меня видеть, мне надо было бы об него потереться. Я не стала – потому что мы были не одни, но он улыбнулся так, что я увидела: он знал о моей мысли. Улыбка проказливая, на грани порочно-веселой, а в глазах читалась уверенность. Он точно знал, как на меня действует и насколько он красив. Когда-то он думал, что лишь его красота и сексуальные способности придают ему какую-то ценность, но сейчас он знал, что значит для меня гораздо больше этого. И оттого появилась та уверенность, которой в начале нашего знакомства не было.

– Целуйтесь, – предложил Синрик. – Чтобы до остальных тоже очередь дошла.

Я посмотрела на него недружелюбно, но Никки добавил:

– Завтрак стынет, Анита.

Натэниел чуть наклонился, изогнулся ко мне. Я могла бы спорить с кем угодно, но Натэниел просто придвинулся ко мне, заставил меня подняться на цыпочки и потянуться лицом к нему.

Мы поцеловались. Касание губ перешло в прикосновение ртов, но по нашим обычным меркам – целомудренное. Я отодвинулась от поцелуя, держа Натэниела за затылок, глядя вверх, ему в глаза на этой тревожно-близкой дистанции. Мне хотелось ткнуть язык ему в губы, еще многое сделать руками, но мы не одни, тем более что с нами ребенок. Бывало время, когда я не стала бы беспокоиться о младенце таком маленьком, считая, что он внимания не обратит, но есть Мэтью, которому теперь три, сын вдовы одного из вампиров Жан-Клода, и мы иногда с ним остаемся. И он настаивает, чтобы я его целовала каждый раз, когда мы видимся. Напрягает меня в этом то, что он требует поцелуя в губы, как большие мальчики, потому что все большие мальчики целуют Ниту. Его мать, Моника Веспуччи, считает, что это очень мило. Я не считаю. У Мэтью очевидным образом выработались твердые представления о том, как себя ведут большие, а я ведь думала, что он еще слишком мал, чтобы об этом думать.

Мы с Натэниелом обсуждали тогда, насколько мне неловко от такого отношения мальчика, так что сейчас он просто отпустил меня, улыбнувшись и подняв мою руку к губам, поцеловал костяшки пальцев, потом отошел резать остывающий хлеб на толстые ломти размером с тосты.

Никки и Синрик подошли одновременно. Посмотрели друг на друга. Синрик был сейчас ростом почти с Никки, но тот был чуть ли не в три раза шире в плечах и в груди. Младший рядом с ним казался почти тростинкой.

– Я синий тигр ее зова, – сказал Синрик.

Его руки болтались по бокам с полусжатыми кулаками. Он заметно старался не сгорбиться, не подать ни одного вторичного знака, который бывает у мужчин перед дракой.

– А я всего лишь ее невеста Дракулы, ее пушечное мясо, – ответил Никки, но ничего в его голосе не говорило, что он считает это чем-то плохим или незначительным.

– Вот именно, – сказал Синрик.

– Если бы сейчас действовали формальные вампирские правила, ты бы имел преимущество. Но мы сейчас на нашей собственной кухне, и по всем оборотневским правилам я тебя могу измолотить в котлету.

Наверное, я шевельнулась невольно, потому что Натэниел сказал:

– Анита.

Я повернулась к нему – он покачал головой. Он считал, что я должна дать им самим разобраться. Мнению Натэниела я сейчас поверила, но если дело дойдет до драки, я ее прекращу.

– В прайде Мики почти любой может его побить, но он ими правит, и все уважают в нем своего Нимир-Раджа.

Синрик не злился, он просто пытался понять.

– Верно, – кивнул Никки. – Лидерство не достигается простым мордобоем. Поэтому-то я и не был Рексом своего старого прайда львов. Я наверняка мог победить нашего царя, но он как лидер меня превосходил, и я это знал без драки.

Синрик кивнул, очень серьезный:

– Но Рекс твоего бывшего прайда был боец и наемник. Мика ни то, ни другое.

Ему ответила Джина, и счастья на ее лице уже не было. Темные глаза затуманились тяжелыми воспоминаниями. Она шагнула к Синрику и Микки.

– Мика меня спас. Он спас всех нас, предложив Химере себя взамен. Он был достаточно силен, чтобы Химера не мог в наказание заставить его перекинуться, как заставлял Зика. Мика сам принял облик леопарда и принял наказание, даже не зная, вернется ли он снова в человеческий облик. Вот почему у него глаза леопарда – до того они были карие.

Высокая женщина сгорбилась, обхватила себя за плечи, будто в теплой кухне стало холодно.

Зик из-за стола отозвался густым рокочущим голосом:

– Ты понятия не имеешь, каково это – неделями томиться в облике зверя. Сперва думаешь, что сойдешь с ума, потом надеешься, что станешь животным полностью, потому что тогда не будешь знать, не будешь помнить, как был человеком.

Младенец у него на коленях перестал смеяться и всмотрелся в лицо отца серьезным детским взглядом, будто запоминая его навсегда.

Синрик подошел к Джине, обнял ее.

– Ох, прости меня, Джина, прости. Я не хотел тебя печалить.

Он ее обнял крепче, погладил по волосам, как успокаивают ребенка. Обернулся к вервольфу: